В Гринготтсе никогда не было так весело. Энтони знал, что гоблины – народ гордый, но никогда не думал, что к кипешам они могут подходить настолько со вкусом. Впрочем, была вероятность, что дело было во Фриде, которая большинством из них (восстаний) дирижировала. В том, что его дочь знает в этом толк, Блетчли не сомневался ни на секунду: большой жизненный опыт не позволял. В какие-то моменты он даже снова видел в ней ту Фриду. Девочку, потом девушку и молодую женщину до Рождества тысяча девятьсот семьдесят девятого. К семьдесят девятому Блетчли испытывал слишком сильные чувства. Год, после которого всё уверенно пошло наперекосяк. Энтони его ненавидел.

На каждое восстание дипломат являлся как на праздник. После его поведения в Министерстве терять ему было явно нечего. Оставалось только удивляться, как он сохранил не просто собственную должность, но и жизнь. Похоже, что Волдеморту нравилось, как его некогда ручной зверек задорно крутит колесо жизни. Блетчли чувствовал, что его долг – крутить его быстрее так, чтобы конструкция слетела с петель и, треснув, испортила его бывшему боссу всё удовольствие.

За три года он успел убить нескольких, тех, чьи лица не знал. Новенькие в рядах, переметнувшиеся на сторону предполагаемого победителя. Глупцы. От собственной безрассудности и, прости Мерлин, храбрости Энтони, впрочем, периодически подташнивало. Время от времени он ненавидел Дамблдора за то, что его не оставили гнить в Азкабане: проблем было бы меньше. Он знал, что хоронить его повторно, уже взаправду, будет больнее.

Иногда Блетчли чувствовал, что не воспользовался данным ему вторым шансом. Не смог принять мысль, что делает всё правильно, потому что не смог остаться рядом с семьей и сохранить собственную жизнь; смерть была очевидным вопросом ближайшего будущего. Маг чувствовал к себе отвращение, потому что его эгоизм и нежелание мириться с собственным выбором, который он считал не самым разумным и попытался это исправить, обрекали близких на страдания и причиняли боль. Он собрал целую корзинку для пикника того, от чего оберегал семью годами – и вдруг дал слабину, сорвался, когда до финиша оставалось не так много. У Лорда были утопические идеи, которые не могли жить долго в реальном мире. Когда-нибудь он бы пал. И мысли о том, что Блетчли смалодушничал и не смог этого дождаться, когда стоило прийти и покаяться в верности, частенько приводили Энтони на край, когда ведьмаку казалось, что он сошел с ума. Но его неизменно возвращали в стан трезво осознающих происходящее.

Кто бы мог подумать, что это качество может быть настолько отвратительным – гребанное благородство. Блетчли не понимал, как Гриффиндорцы доживали с ним до старости лет. Вот где было настоящее сумасшествие.

Теперь, даже когда Блетчли прикрывал тылы дочери, эгоизм оставался подле мага, вцепившегося в него словно клещ. Он высасывал из него по капле того Себастьяна, который начал исчезать после смерти Регулуса. Удивительно, как смерть одного члена семьи могла заставить пренебрегать остальными. Защищая Фриду, Энтони бросался под каждый возможный удар и пущенное заклинание, потому что надеялся словить "аваду" гораздо раньше, чем Лорд опомнится и сообразит, что с его нарывающей занозой стоит что-то делать.

На сборищах подобным бунтам в Гринготтсе Пожирателей обычно не было, а если были, то единицы: в основном министерские работники, которые приняли политику марионеточного правительства. Учитывая, что правопорядок отныне управлялся Яксли, было несложно предположить, что если Волдеморт, наконец, окончательно одолеет Поттера, то сотрудникам метки для подтверждения своей лояльности не понадобятся. Подчиняясь Пожирателю, они давно были у того на коротком поводке и исполняли каждую команду и незначительную прихоть Волдеморта.

Блетчли собирался с честью помереть самостоятельно, но всё-таки не успел. Три года безумия в одно мгновение пошли насмарку, когда, выставив Protego, ожидая выпущенное в упор, под ребра, заклинание, Блетчли получил под дых самым банальным из способов: крепко сжатым кулаком. Рука у нападавшего была тяжелая, напрочь избавившая дипломата от воздуха в легких. Однако несмотря на то, что, прежде отшвырнув чужую маску, съездить по чужой челюсти Себастьян успел с душой, следом Блетчли допустил роковую ошибку: потратил лишнюю секунду на то, чтобы вздохнуть и высказать следующее заклинание. На невербальную магию уходило больше сил, которые в подобных драках Энтони предпочитал экономить: ему было, где разгуляться, а пропускать веселье Блетчли не привык.

Черный клуб дыма взвился рядом, перемещая нежданного волшебника, и широкие ладони с силой оттолкнули Энтони прямиком в чужие объятия. Ни любви, ни ласки в них не было совершенно точно, зато злорадства и радости от долгожданной встречи – хоть отбавляй. На благородную смерть с палочкой наготове с Тёмным Лордом рассчитывать не стоило. Чужая гордость его волновала мало, а с Блетчли ещё и раззадоривала – растоптать её у человека, который готов был выплатить за неё собственную жизнь, было любопытно. Пожиратели подобным – воистину Гриффиндорским – упрямством отличались слишком редко. Блетчли почувствовал неконтролируемую волну ужаса, когда на его плечо легла чужая широкая ладонь, закованная в перчатку грубой кожи, и крепко, до синяка, сжала.

После, не из-за плеча, раздался спокойный, довольный происходящим голос:
– Crucio, – Энтони зарычал, стискивая зубы. Больше от того, что руки заломили назад, крепко сжимая запястья. Палочка выпала из раскрывшейся ладони, звонко ударяясь о каменный пол.

Яксли паскудно ухмыльнулся, заботливо подбирая потерю, полюбовался артефактом, после – содеянным и, глядя в широко распахнутые глаза дипломата, резюмировал, снимая непростительное:
– Ты идешь с нами, Энтони, – бархатно, почти лаская слух. От сочувствующего взгляда воротило: – Пора вернуться домой, – пренебрежительно, с хрустом переломив палочку ведьмака пополам и отбросив две жалкие деревяшки в сторону, глава отдела Магического правопорядка отсалютовал стоящему за спиной Себастьяна товарищу.

Вариантов последующего развития событий было немного.
Когда они аппарировали, Блетчли точно знал одно: обратно он не вернется.

Тряхнув головой и избавившись от мутнеющего взгляда, последствия наложенного круциатуса, Энтони разглядел знакомый пейзаж: кладбище. Реддл стоял, как воспитатель в детском саду, и рассказывал сказки: о том, как он ценит семью, и куда отправляются предатели, потому что не заслужили их, его семьи, доверия. Себастьян знал, что из списка почетных гостей на подобных сборищах его давно исключили, но запоздало осознал, что, говоря об Иудах, Лорд говорил о нём.

Энтони с тревогой оглядел присутствующих, ища взглядом знакомую фигуру сына – и нашёл, чувствуя, как ёкает сердце и холодеют кончики пальцев. Тогда, девяносто пятом, их было не так много; единицы тех, кто не явился. Теперь Блетчли оказывали приём по всем правилам высшего общества: с фанфарами и оркестром. За последние два на его публичной казни сошла речь Волдеморта и его радушное приветствие, сопровождающееся скупыми одинокими аплодисментами. Он улыбался, как заботливая матушка:
– Я уже говорил, что тебе стоит брать пример с собственного сына, Энтони, – сколько холодной ярости и недовольства было в его голосе. – Я не люблю повторяться. Ты сам вынудил меня на обстоятельства нашей сегодняшней встречи.

Лорд сказал ещё пару слов о том, как Энтони предал чистокровный волшебный род, который всегда был у него на хорошем счету.
– В Азкабане я оказался из-за Вашей большой любви, не так ли, Милорд? – усмехнулся Блетчли между паузами, прежде чем – в ту же секунду – заработал ещё одно пыточное проклятие. Однако в этот раз оно слишком быстро прекратилось. Волдеморт поморщился:
– Тише, Рудольфус. Эта честь сегодня уготована не тебе. Александру наверняка будет приятно показать отцу, какую ошибку он совершил.

Говоря о гордости: у Реддла всё получилось.
– Он не в ответе за мой выбор, тварь! – прорычал Блетчли, моментально среагировав на чужую команду. Он знал, что его комментарии ничего не изменят – но также понимал, что в этот раз покорность и смиренное молчание плодов тоже не принесут. Волдеморт своего решения не изменит, даже если Тони бросится ему в ноги, моля о пощаде, прощении и клянясь в верности до гроба; Волдеморт не прощает. Он и без этого ждал слишком долго. Энтони резонно считал, что три года жизни ему подарили. Нет, дали в долг, как подростки дают "погонять" друг другу драные футболки – и теперь пришло время платить по счетам. Только Том подходил к вопросу хуже любого уважающего себя мафиози, о которых в книжках читала Марта: он просил сына расплатиться за грехи отца до того, как последний отправился в могилу. Блетчли никогда не хотелось настолько, чтобы Тёмный Лорд горел в Аду. А ещё лучше, чтобы ему свернули шею или утопили в младенчестве.

От реальности происходящего – мысли о том, что сценарий, который больше всего беспокоил его эти три года, претворится в жизнь – Энтони прошиб холодный пот. Он вёл себя, как последний эгоист и мерзавец, да и отец из него всегда был так себе, но от осознания, что Александру придется сделать то, о чём он его просил во время их памятной встречи после возрождения безносой ящерицы, Блетчли колотило. Он до последнего пытался верить, что у Лорда хватит чести поднять на него палочку самому, а не разглагольствовать о чести семьи, убирая названых предателей чужими руками. Если не самому, то отослать кого-нибудь ещё: МакНейра или Малфоя, за которыми вилась вереница имен, в которой Энтони отказывался видеть только одно. Сколько можно было преподавать их семье уроки и читать лекции? Что бы ни наговорил Блетчли сыну в ночь на двадцать пятое июня девяносто пятого, Алекс не заслужил этого. Мальчиком почти сорокалетнего мужчину было обозвать проблематично, но для Блетчли он всегда останется таковым. Его сыном.

Крепкая хватка Мальсибера на плече дипломата явно говорила, что дергаться не следовало. Энтони чувствовал, что готов завыть. Ненавидел, в первую очередь, самого себя. Каждой клеточкой тела.

Лорд тонко улыбнулся, бросая короткий цепкий взгляд на Александра:
– Убей его, – после восстанавливая зрительный контакт со старшим Блетчли и улыбаясь шире, копируя собственную зверюшку, учуявшую свежее мясо, но обращаясь по-прежнему к Блетчли-младшему: – Ты заслужил это. Доказал свою преданность. Покажи, что предателям нет места в нашей семье.

Блетчли взял себя в руки и взглянул на сына. О том, что он трус и мразь, Волдеморт знал без него – и его самолюбие тешить не стоило. Алекс был прав: его отец был круглым идиотом. И теперь его отпрыск должен был знать, что делать. Не колебаться ни секунды. Хотя бы один из них должен сегодня вернуться домой.

Себастьян не знал, откуда нашлись силы, но улыбнулся. Искренне, ласково и любяще.

– Береги их, – тихо и твердо произнес Энтони, заглядывая в темные глаза: – у тебя это получается лучше.[NIC]Antony Bletchley[/NIC][STA]отец тысячелетия[/STA][AVA]http://sd.uploads.ru/j5CF6.jpg[/AVA][SGN]We're too far gone to be safe.[/SGN]

Отредактировано Flemming Lynch (2015-01-20 15:54:10)

onerepublic – marchin' on
kansas – carry on my wayward son

Он хотел сказать сыну необъятно много. Если жизнь была обязана по расписанию пронестись у него перед глазами, то сейчас было самое время. Отчаяние и безысходность, вызванные тем, что он не сделал, когда не хотел делать или не успел, накрыли Блетчли с головой, давая продохнуть только через пару мгновений. Сейчас ему хватило бы лишней секунды после трех лет молчания между ними. Но, с другой стороны, Энтони понимал, что всё так, как оно должно быть; потому что не было возможности обнять его и сказать, что всё будет хорошо. У него не было на это права с того момента, как он отказался следовать за их Повелителем. Оставалось надеяться, что Александр знал всё сам. Он всегда был смышленым мальчиком, чтобы понять, что это не его ноша и не ему жить с этим. У него не было шансов отказаться – и это был не его выбор. Он сделал всё правильно. Единственный, кто сделал правильно. Поэтому теперь он – глава их семьи, и ответственность легла на плечи Алекса, который должен был нести её стойко и гордо. Потому что он достоин этого. Больше никаких двадцатилетних вьюнош с ветром в голове.

Оставалось надеяться, что он поймет всё сам – то, что у Блетчли сейчас не было возможности ему сказать. Что после того, что произойдет на этом кладбище, его обязательство – это жить дальше.

Жить дальше, не сожалея о том, что он скажет через несколько мгновений.

Циничный, но всё же плюс смерти на Пожирательском собрании: теперь он мог сказать Милорду всё, что не мог сказать все эти тридцать лет, за которые Волдеморт сыграл в могилу, но, к сожалению, там не остался.

Он надеялся, что после этих слов первой поднимет палочку Беллатрикс, по уши влюбленная в своего господина.

– Том, – спокойно отозвался Блетчли, глядя на разворачивающуюся к нему спину в просторной тёмной мантии. Фигура переходила в уродливую шею и лысый череп. Себастьян не добивался внимания, ему было достаточно, что Лорд просто услышит то, что он скажет, пока Александр наставлял на отца волшебную палочку. Своей Энтони не хватало по одной причине: тогда бы сын хотя бы не убивал безоружного, – ты тоже смертен. Помни об этом, – негромко закончил Блетчли, чтобы отвернуться и снова взглянуть на сына. Реддл стал ему безразличен.

Впервые Себастьян надеялся, что у Гриффиндора что-нибудь получится.

От Круциатуса его, вероятно, спасла только обещанная Авада Кедавра.

Я ненавижу тебя. Тони чувствовал, как в горле встал комок. Почти перетянул одеяло на себя, но всё-таки поделился с тем, кому это предназначалось на самом деле. Алексу нельзя было позволять такие ассоциации; Лорд должен был упиваться его страданиями, иначе представление для Реддла не стоило бы свеч.

Рука у сына не дрожала. Себастьян почувствовал укол гордости, не имеющий ничего общего с его положением, если говорить о пунктуации здравого смысла. Он не видел, но понимал больше, чем остальные: легкость движений Александра была обманчива, но, слава Мерлину, явно играла ему на руку. Ты не можешь их бросить, – мысль билась в голове набатом, но Блетчли не смел разжать губ, чтобы даже дать по ним прочитать. Маг пристально вглядывался в лицо отпрыска, не мигая. Ты сможешь. Если не ради себя, то ради них.

Энтони не мог представить, какого Алексу будет жить с этими воспоминаниями; умереть было делом не хитрым. Одно Блетчли знал наверняка: его сын должен хотеть жить. И цепляться за эту жизнь из последних сил. Без сомнений. О детях было кому позаботиться, если они не могли позаботиться о себе сами. Оливия не пропадет. Из-за безрассудства мужа в последние годы ссор стало несколько больше (самоубийца – должность не самая востребованная, когда ты муж, отец и дедушка), но они по-прежнему давали друг другу знать, что рядом. Энтони чувствовал, что сыну, пожалуй, стоило бы быть поживее, иначе он скончается от разрыва сердца, пытающегося проложить себе путь из груди. Слезы пытались подступить к уголкам глаз, но Себастьян не мог позволить себе чрезмерной эмоциональности. Он мог помочь сыну только отсутствием жалости к себе.

Все мысли охватить не получалось. Все последние слова, которые никогда не будут сказаны. Блетчли абсурдно вспоминал Бубенчика и предполагал, насколько Фрида и гоблины перевернули Гринготтс в очередной раз – когда увидел шевеление чужих губ, не издающих какого-либо звука. Простить его? Ему начать сомневаться, что его сын поумнел?

– Идиот, – в сердцах ласково прошептал Энтони. Почувствовал, как захватывает дух от осознания, что это последние удары сердца. В своеобразный комплимент Блетчли вложил самое главное, что сказать у него не было ни времени, ни возможности. Я тебя люблю, сынок. И не Алексу было просить прощения. Семья была единственным, что позволяло Блетчли держаться все эти годы.

Волна заклинания ударила в солнечное сплетение, жаром отдаваясь по нервным окончаниям. На границе сознания мелькнул быстрый, но издевательский интерес: за столько лет убийств, по воле Лорда или собственной, Блетчли всегда было интересно какого это. Испытывать это на себе при подобных обстоятельствах Энтони, однако, не жаждал никогда.

Шестьдесят лет сложно было считать долгожительством, но с каким-то странным облегчением Блетчли отдавался одной мысли: ему, пожалуй, хватит. Эгоистичнее смерти было тяжело что-либо придумать, поэтому праведника из себя строить было поздно.

Он не знал, успел ли закрыть глаза. В какой-то момент хотелось зажмуриться – почему так долго? – но тьма накрыла резко, поглощая мир вокруг. Тони оглох и ослеп, ощущая, как теряет равновесие – но всё это теперь казалось так далеко и...

Неважно. Ничего больше не было.

И его тоже.[NIC]Antony Bletchley[/NIC][STA]отец тысячелетия[/STA][AVA]http://sd.uploads.ru/j5CF6.jpg[/AVA][SGN]We're too far gone to be safe.[/SGN]

Отредактировано Flemming Lynch (2015-01-31 09:48:07)